на него свои огромные печальные глаза.
– Пока поживём у бабушки, а там придумаем что-нибудь, – ответил отец.
Ада уже хотела было ответить утвердительно, как в комнату ворвалась мать, глаза её бешено сверкали, а лицо было пунцовым от гнева.
– Ты что удумал, козёл? Я тебе ребёнка не отдам! Задумал уходить, так вали один! – она задыхалась от истерики.
Отец молча отодвинул её в сторону и вновь спросил у Ады:
– Пойдёшь со мной?
Ада кивнула и бросилась к шкафу, собирать вещи. Мать зашлась в истерических рыданиях, принялась заламывать руки, упала на пол, крича и катаясь по паркету. Лицо её перекошено было от нервов. Ада уже успела накидать в сумку свою нехитрую одежонку – пару джинсов, носочки, юбку да кофточку, как у матери вдруг начались судороги.
Ада перепугалась и бросилась к ней. Мать не реагировала ни на что, закатив глаза, она стукалась затылком об пол и тряслась всем телом. Отец подскочил к ней, повернул голову набок, подложил под неё шарф, и вызвал скорую.
После отъезда врачей, которые сказали, что это обычный истерический припадок, и вколов успокоительное, посоветовали обратиться к психиатру, отец долго курил на балконе, а затем подошёл к Аде и сказал:
– Я всё равно тебя заберу. Подам в суд. А с матерью я развожусь. Хватит.
И он ушёл.
Наутро мать выглядела притихшей. И несколько дней в доме стояла тишина. Пока не принесли уведомление о том, что матери нужно явиться в суд для бракоразводного процесса. Всё, что происходило в те месяцы, Ада не хотела и вспоминать, память будто сама услужливо стёрла то время, словно и не было его.
Суд не отдал Аду отцу, и она осталась с матерью. Отец уехал жить на север, там как раз понадобился специалист от их фирмы в новый филиал. А дальше всё потекло, как и прежде. Только отца уже не было рядом, и все шишки доставались одной Аде. Через год от бабушки, папиной мамы, к которой она бегала тайком в гости, Ада узнала, что папа женился. А ещё через год, что у него родился сын. Потом бабушка умерла, и связь с папой оборвалась.
А вскоре и мать вышла замуж во второй раз.
Отчим был хорошим человеком и Аду не обижал. Да и мать при нём вроде как-то присмирела. Ада даже успокоилась. Лишь её сны, что были с нею всю её жизнь, да эти видения не давали ей покоя. Она такой родилась и знала, что она какая-то не такая, как все, другая. Что она видит то, что не видят остальные. Слышит то, что не слышно другим. К ней приходили умершие люди, просили её о чём-то. Ей виделись причудливые существа, которых в народных сказках называют домовыми и русалками, кикиморами и банниками. И она знала, что этот мир не так прост, как думается, и далеко не всё лежит на поверхности. И она чувствовала себя своей в том, невидимом остальным, мире, что открывался ей. Она поняла, что умеет убирать боль и отводить беду. Вот только себе помочь у неё не получалось. Раньше она рассказывала матери про свой дар, но та, выкатив глаза, называла её полоумной и чокнутой, и пригрозила, если она ещё раз о таком заикнётся или же заговорит хоть с кем-то об этом, то она быстро отправит её «куда надо». И подкрепляла свои слова рассказами о том, как страшно живётся бедным людям в тех заведениях, что зовутся психушками. И тогда Ада замолчала. Она больше никогда не рассказывала о том, что видит.
Вскоре мать родила мальчика от нового мужа. Ада была очень рада, и с первых же дней очень полюбила братика, всё своё свободное время проводя с ним. Артёмка рос крепким и весёлым бутузом. И, казалось, всё наладилось. Мать успокоилась. Правда, на Аду она большого внимания не обращала, и Артёмку любила куда больше, чем её. Но Ада привыкла уже за свою жизнь к равнодушию матери, и была рада и тому, что хотя бы нет этих страшных истерик.
Однажды летом, когда Ада должна была перейти в седьмой класс, а Артёмке исполнилось два года, они поехали к деду, маминому отцу, в деревню. Взрослые занимались чем-то в доме, а Ада полола сорняки в огороде и присматривала за Артёмкой, что играл рядом на травке. Как он смог подобраться к бочке, что была выше его в три раза, Ада и не поняла, она спохватилась только, когда услышала странное бульканье. Эти звуки потом ещё долго преследовали её по ночам, снились в страшных кошмарах, чудились из тёмных углов дома, пробивались из-под земли в дождливые осенние дни. Внезапно бульканье стихло, и Ада, поднявшая голову над рядами картошки, поняла, что не видит Артёмку на его коврике с игрушками. Она кинулась к бочке, судорожно крича, зовя на помощь, дрожа всем телом. До дома было далеко, и пока мать с отчимом и дедом прибежали, Ада уже успела достать со дна бочки маленькое тельце братика. Он не дышал. Ада принялась откачивать его, как учили их это делать на уроках ОБЖ в школе, а затем вдруг незнакомые слова, которые всегда сами появлялись в её голове в такие минуты, полезли-покатились из её рта нескончаемым потоком, она водила руками над Артёмкой и неосознанно бормотала. Она чувствовала, что ещё чуть-чуть и братишка очнётся, она сумеет вытащить его с того света. Но тут подбежала мать, и истошно вопя, выхватила у неё Артёмку, а Аду оттолкнула в сторону так, что девочка полетела прочь и ударилась о ствол яблони, исцарапав в кровь плечи и спину.
– Гадина! – орала мать, – Ведьма поганая! Тварь! Что ты с ним сделала?! Ты его утопила! Гнида!
Она трясла маленького Артёмку, а головка его с прилипшими к лобику мокрыми кудряшками болталась на плечах, как тряпичная. Губы и нос всё больше синели. Жизнь уходила из него.
– Мама! – бросилась Ада к ней, – Отдай, я смогу, я верну его, пожалуйста! Время уходит!
– Уйди, тварь! – мать посмотрела на неё так, что Ада застыла на месте.
Дед и отчим пытались привести Артёмку в чувство, но ничего не получалось. Дед побежал в сельсовет, вызывать скорую. А мать всё рыдала, заламывая руки, и каталась по земле возле сына. Когда же стало понятно, что всё кончено и надежды нет, мать с перекошенным лицом пошла на Аду, схватив с земли мотыгу.
– Убью, – шипела она страшным сиплым голосом, вращая красными, как у быка, глазами, – Убью тварь. Это ты убила его. От зависти, что его я больше любила. Отчим подскочил к ней и выхватил мотыгу, скрутил ей руки, хотя и сам находился в состоянии транса, но, однако же, он понимал, что Ада не могла такого сделать, и осознавал сквозь пелену горя, что всё это страшная трагическая случайность.
– Проклинаю тебя! – плюнула мать в лицо Аде, – Проклинаю тебя навеки!
Дальше Ада не помнила ничего. Ни скорую, ни уколы, которые ставили всем, ни безуспешные попытки медиков реанимировать Артёмку, ни последующие похороны и месяцы, потянувшиеся вослед. Мать начала пить. Отчим, не выдержав, ушёл. А Аду забрал к себе дед. Благо, в деревне была школа. В неё Ада и пошла в седьмой класс, да так и осталась после жить у деда, единственного человека, который был ей дорог на этой земле. Именно тогда, после материнского проклятия и пришла к ней впервые Тьма…
Глава 24
В тот хмурый осенний день Ада возвращалась из школы домой. На улице было стыло и пасмурно, и деревенская дорога, вся в ухабах и яминах, была покрыта лужами, в которых плавали пожухлые жёлтые листья, облетевшие с берёз. По утрам лужи уже замерзали и покрывались серой ледяной корочкой с белыми веточками узоров. Ада водила по ним пальцем, рисовала, повторяя контуры, и ей казалось, что в толще льда распускается неведомый, дивный сад.
Внезапно она услышала чей-то сдавленный стон. Ада посмотрела по сторонам, не понимая, откуда доносится звук, и тут увидела возле калитки бабу Дуню. Та склонилась
